Ее зовут Мо. Мы встретились впервые за этот месяц, сидим в кафе, смеемся и все никак не можем вспомнить, сколько же точно мы уже дружим – кажется, что гораздо дольше, чем на самом деле. Она держит в руках чашку с зеленым чаем и дует в нее, почти окунаясь носом, и улыбается. Над чашкой пар, он окутывает ее лицо, поэтому мне почти не видно россыпи веснушек на носу и щеках. У нее кудрявая, пушистая копна каштановых волос, полосатый свитер, жилет, длинная цветастая юбка и, по моему мнению, именно так должны выглядеть ангелы в идеальном раю.
Тогда, уже кажется очень давно, она пришла ко мне домой. До сих пор не знаю почему. С таким обычно приходят к лучшим подругам, иногда друзьям, а мы тогда и не общались ни разу вне компании. А она почему-то пришла именно ко мне. Сидела и плакала в почти такую же чашку. История банальная до печальной тошноты – уже-шесть-недель, рассказала, бросил, сказал-решай-сама и так далее, всем известный сюжет и непонятно что делать. Она сидела передо мной со своими яркими-яркими веснушками на бледном лице, и я понятия не имел что делать и что говорить. Богом, и имеющим право решать за нее, я себя, конечно, не чувствовал. А скажи я ей, что у непонятного существа внутри нее уже есть, скажем, ногти… не мне же потом пришлось бы растить и кормить ребенка одному. Да я понятия не имел, и сейчас не имею, когда там у детей появляются ногти. Кажется, я просто гладил ее по волосам, очень-очень долго. И, кажется, мы даже целовались, совсем машинально и бездумно, без всякой определенной цели. И, кажется, я все-таки говорил какую-то несуразицу. Наверное, что дети это все-таки хорошо. А может и что-то совсем обратное. В упор не помню ничего из того вечера и ночи.
Сейчас мне очень хочется спросить помнит ли она, что я ей тогда говорил. И почему же она все-таки пришла именно ко мне. Но в моей чашке уже второй раз купают салфетку и мне даже не обидно. Максу, сидящему у меня на коленях, два года и ему ужасно интересно, что же происходит с салфетками, если окунать их в чай…